Воспоминание о Ванинской пересылке
30 октября отмечался День памяти жертв политических репрессий в России. В Ванинском районе этот день отмечается особо, ведь через порт Ванино с 1947 по 1954 гг. в Магадан и другие северные районы в лагеря "Дальстроя" прошло около 0,5 млн. заключённых, не менее 1/3 из них были "политическими"
09.11.2016 / 16:44
Выбор Редактора
1144
30 октября отмечался День памяти жертв политических репрессий в России. В Ванинском районе этот день отмечается особо, ведь через порт Ванино с 1947 по 1954 гг. в Магадан и другие северные районы в лагеря "Дальстроя" прошло около 0,5 млн. заключённых, не менее 1/3 из них были "политическими".
В 1949 году одним из них был Вадим Иванович Туманов, бывший штурман Дальневосточного морского пароходства, наставником у него был знаменитый капитан Петр Иванович Степанов (впоследствии в 1951 - 1958 гг. П. И. Степанов работал капитаном морского торгового порта Ванино).
В. И. Туманова в январе 1949 года осудили во Владивостоке на восемь лет по ст. 58.10 ч. I УК РСФСР (контрреволюционная пропаганда, клевета на Советскую власть).
Отправлен в железнодорожном эшелоне в Ванино, через ванинскую пересылку морским транспортом в Магадан, трест "Дальстрой". Из лагеря во Владивостоке В. И. Туманов пытался бежать, но был пойман. По дороге в Ванино у В. И. Туманова была вновь попытка бежать с группой заключённых из железнодорожного вагона, опять-таки был пойман. Об этом В. И. Туманов пишет в своих воспоминаниях (книга "Всё потерять - и вновь начать с мечты"). Он пишет: "И вот конец пути - Ванино (май 1949 г.). Поезд остановился в стороне от станции, на западных путях. Накрапывал дождь. Нас выстроили в колонну и повели по склону холма, наверх от железной дороги. Там, за смотровыми вышками, находились пересыльные зоны - помню шестую, седьмую, восьмую. В пересылке, говорили, размещалось до 30 тыс. заключённых. Их везли из Тайшетлага, Карлага, Бамлага и множества других лагерей для погрузки на спецпароходы, уходившие на Магадан.
Нашу колонну привели к железным воротам пересылки. Этап поджидало начальство лагеря и комендатура. Нас посадили на землю, офицеры спец. части с формулярами в руках выкрикивали наши имена. Из толпы вышел комендант лагеря. Он был в офицерских галифе, заправленных в хромовые сапоги, и в военном кителе без погон.
Сомнений не было - Иван Фунт (Туманов знал его по владивостокской ссылке). Видимо, пошёл в гору, если стал комендантом пересылки, более крупной, чем владивостокская, неминуемой для каждого, кто шёл на Колыму! В его окружении знакомые лица - Колька Заика, Валька Труба, другие бандиты. Фунт шагнул вперёд и обратился к этапу с короткой речью, смысл которой не сразу дошел до меня: "Так, б…и, права здесь шаляпинские". Подразумевались права грубого крика, брани, ругани, которые вместе с лаем собак и лязгом винтовочных затворов отныне будут сопровождать каждый наш шаг. Станут звуковой средой обитания, заглушат память о других звуках, которые остались в прежней жизни. Однако тогда я этого не понимал.
Но представление перед воротами зоны только начиналось. По формулярам стали выкрикивать воров. В числе первых назвали Володю Млада. Его и еще десять-двенадцать человек поставили отдельной шеренгой. Поблизости был врыт столб, на нём кусок рельса. К шеренге подошёл Колька Заика, держа в опущенной руке нож.
Этап, четыре-пять тысяч человек, сидя на корточках, молча наблюдал за происходящим. Первым стоял молодой, незнакомый мне парень. К нему шагнул Заика: "Звони в колокол". Это была операция по "ссучиванию" так называемых "честных воров" - заставить их ударить в рельсу, "звонить в колокол". Что-либо сделать по приказу администрации, хотя бы просто подать руку, означало нарушить воровской закон и автоматически перейти на сторону "сук", так или иначе помогающих лагерному начальству. "Не буду". "Звони, падла". Заика с размаху ударил парня в лицо. Рукавом телогрейки тот вытер кровь с разбитых губ "Не буду". Тогда Заика в присутствии наблюдавших за этой сценой офицеров и всего этапа бьёт парня ножом в живот. Тот сгибается, корчится, падает на землю, дергается в луже крови. Эту сцену невозмутимо наблюдают человек двадцать офицеров. Заика продходит к следующему - к Володе Младу. Я вижу, как с ножа в руке Заики капает кровь: "Звони в колокол, сука!". Над плацем мёртвая тишина. Девичье лицо Млада зарделось чуть заметным румянцем: "Не буду". Заика ударил Млада в лицо ногой, сбил на землю, стал пинать сапогами, пока другие бандиты не оттащили почти бездыханное тело в сторону. Но Млад останется жить. В 1951-1952 гг. его зарежут где-то на Индигирке.
Бандит подошел к третьему вору: "Звони в колокол". Третий побрёл к столбу и ударил, за ним четвёртый, пятый… Может быть, кто-то еще отказался, не могу вспомнить.
Часа через три этап подняли и повели в зону. Здесь колонну разделили. Я оказался в числе тех, построенных отдельно. Это кто бежал с поезда или по другому случаю был на подозрении. Тут подошел Иван Фунт: "Старый знакомый". Фунт повторил предложение войти в комендантскую команду. "Мы с вами уже говорили. Я не смогу работать на тех, кто меня посадил". Мне показалось, что этот негодяй теперь смотрел на меня с симпатией и даже с тайным уважением. Я слышал, когда-то его самого, "честного вора", долго не могли сломать, но кто знает, через какие испытания пришлось ему пройти, прежде чем стать на сторону администрации. "Ты же подохнешь на Колыме", - сказал Фунт. Я пожал плечами.
Через много лет я расскажу эту историю Владимиру Высоцкому, и он напишет "Райские яблоки": "И среди ничего возвышались литые ворота, и огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел".
Нас ведут в огромный барак, за свои габариты получивший название "вокзал". В полутемном высоком помещении нары в три яруса, а в проходе под потолком с необструганных перекладин свисают, покачиваясь на проводах, семь или восемь повешенных. Их головы не покрыты и склонены набок, на нас устремлены выпученные глаза. Видимо, это дело рук Фунта и его команды.
Мы засыпаем на нарах в полной тишине, не обращая внимания на повешенных. Трупы висят так высоко, что, даже привстав с верхних нар, никто бы до них не дотянулся. Я ворочаюсь, не могу уснуть на спине, вижу над собой повешенных. В бараке густой смрадный дух, меня слегка подташнивает.
Через некоторое время нас отправляют в Магадан на пароходе "Феликс Дзержинский". Вместо пяти с половиной тысяч человек в этот раз погрузили шесть с половиной тысяч. Перед погрузкой каждого обыскивали. Наша колонна более чем в тысячу человек, подгоняемая конвоем, слетает по деревянной лестнице в третий трюм. Здесь были сколочены нары в три яруса. Если мы были грузом, то исключительно сыпучим, вроде зерна или картошки, который свалили как попало, надеясь, что утрясёмся сами по себе. Трюм задраен трюмными лючинами, но оставлен небольшой проход, ставший для нас целым миром. Мы видели сапоги охранников, морды собак, слышали команды. В люк опускали для нас мешки с хлебом и бидоны с пресной водой. Через него мы выбирались на палубу, чтобы в сопровождении конвоя добрести до уборных, отвратительно пахнувших железных коробок, приваренных к фальшборту.
На третьи сутки плаванья, в полночь, при проходе пролива Лаперуза, нами из третьего трюма была предпринята попытка побега и захвата судна, чтобы увезти его в Японию. В это время конвоиры поднимали лючины для вывода очередной партии заключённых к туалету. Едва люк приоткрылся, более десятка заключенных рванули на палубу. Они не успели подняться во весь рост и сделать даже пару шагов, как со всех сторон был открыт шквальный огонь. Конвой, кем-то предупреждённый об операции, хорошо подготовился к обороне. Из темноты раздавались выстрелы, лаяли готовые сорваться с поводков собаки, первые трупы рухнули на мокрую палубу, и людская масса скатилась обратно в трюм, откуда минуту назад вырвалась.
Шла стрельба и у четвертого трюма. Автоматные очереди и лай собак на ночном пароходе заглушались громкоговорителем с капитанского мостика. "Третий и четвертый трюмы. Если вы немедленно не вернётесь на свои места, будет открыта система паротушения. Повторяю…". Система паротушения - это трубопровод, по которому при возгорании грузов подается в нижние части трюмов горячий пар. Открыть паротушение - значит, тысячу обитателей трюмов сварить в кипящем котле, так, что даже кости разварятся. Заключённые понимали, с кем имеют дело. Никто не сомневался в готовности собравшихся на капитанском мостике включить систему.
Наверху прекращается стрельба. Бунт провалился. На палубе остались 14 застреленных из первой группы бунтовщиков. Мы сидим глубоко внизу, в уже задраенном трюме, тяжело переживая гибель товарищей и своё поражение. Всё могло быть иначе, если б не чей-то предательский донос, но это было слабое утешение - мы проиграли свои жизни в очередной раз.
В мае 1949 года, после неудавшейся попытки побега, гадаем, как встретит нас Магадан. Бухта Нагаева принимает "Феликса Дзержинского" в сыром тумане. Нас сгоняют по трапу на примыкающую к причалу площадку с охраной и собаками и направляют на четвёртый километр колымской трассы - в Магаданскую пересылку. После безрезультатного двухнедельного следствия, как ни допытывались следователи, никто из участников бунта на судне не назвал зачинщиков. Наш третий трюм раскидали кого куда - в лагерные пункты и на прииски.
Освободился я только летом 1956 года в Магадане, отсидев календарно 5 лет и 3 месяца. Комиссия с правами Президиума Верховного Совета СССР по пересмотру дел заключённых освободила меня со снятием судимости. Я получил паспорт и начал работать на золотодобывающих приисках".
Сколько золотодобывающих артелей организовал и возглавил В. И. Туманов, столько ему способствовал успех, большие объёмы золотодобычи, большие заработки и премии.
Летом 1976 года в золотодобывающую артель "Лена" прилетел Владимир Высоцкий, тогда же они познакомились с В. И. Тумановым. За годы многолетней дружбы было много хороших встреч, новых стихов и песен. Из воспоминаний и рассказов В. И. Туманова появились у Владимира Высоцкого стихи "Побег на рывок", "В младенчестве нас матери пугали", "Мой чёрный человек в костюме сером", стихотворные строки "И наши кости перемыла драга, в них, значит, было золото, братва". Стихи "Побег на рывок" и "В младенчестве нас матери пугали" были посвящены персонально В. И. Туманову и его жене.
С. РАТКЕВИЧ, Ванинское районное общество "Мемориал".
В 1949 году одним из них был Вадим Иванович Туманов, бывший штурман Дальневосточного морского пароходства, наставником у него был знаменитый капитан Петр Иванович Степанов (впоследствии в 1951 - 1958 гг. П. И. Степанов работал капитаном морского торгового порта Ванино).
В. И. Туманова в январе 1949 года осудили во Владивостоке на восемь лет по ст. 58.10 ч. I УК РСФСР (контрреволюционная пропаганда, клевета на Советскую власть).
Отправлен в железнодорожном эшелоне в Ванино, через ванинскую пересылку морским транспортом в Магадан, трест "Дальстрой". Из лагеря во Владивостоке В. И. Туманов пытался бежать, но был пойман. По дороге в Ванино у В. И. Туманова была вновь попытка бежать с группой заключённых из железнодорожного вагона, опять-таки был пойман. Об этом В. И. Туманов пишет в своих воспоминаниях (книга "Всё потерять - и вновь начать с мечты"). Он пишет: "И вот конец пути - Ванино (май 1949 г.). Поезд остановился в стороне от станции, на западных путях. Накрапывал дождь. Нас выстроили в колонну и повели по склону холма, наверх от железной дороги. Там, за смотровыми вышками, находились пересыльные зоны - помню шестую, седьмую, восьмую. В пересылке, говорили, размещалось до 30 тыс. заключённых. Их везли из Тайшетлага, Карлага, Бамлага и множества других лагерей для погрузки на спецпароходы, уходившие на Магадан.
Нашу колонну привели к железным воротам пересылки. Этап поджидало начальство лагеря и комендатура. Нас посадили на землю, офицеры спец. части с формулярами в руках выкрикивали наши имена. Из толпы вышел комендант лагеря. Он был в офицерских галифе, заправленных в хромовые сапоги, и в военном кителе без погон.
Сомнений не было - Иван Фунт (Туманов знал его по владивостокской ссылке). Видимо, пошёл в гору, если стал комендантом пересылки, более крупной, чем владивостокская, неминуемой для каждого, кто шёл на Колыму! В его окружении знакомые лица - Колька Заика, Валька Труба, другие бандиты. Фунт шагнул вперёд и обратился к этапу с короткой речью, смысл которой не сразу дошел до меня: "Так, б…и, права здесь шаляпинские". Подразумевались права грубого крика, брани, ругани, которые вместе с лаем собак и лязгом винтовочных затворов отныне будут сопровождать каждый наш шаг. Станут звуковой средой обитания, заглушат память о других звуках, которые остались в прежней жизни. Однако тогда я этого не понимал.
Но представление перед воротами зоны только начиналось. По формулярам стали выкрикивать воров. В числе первых назвали Володю Млада. Его и еще десять-двенадцать человек поставили отдельной шеренгой. Поблизости был врыт столб, на нём кусок рельса. К шеренге подошёл Колька Заика, держа в опущенной руке нож.
Этап, четыре-пять тысяч человек, сидя на корточках, молча наблюдал за происходящим. Первым стоял молодой, незнакомый мне парень. К нему шагнул Заика: "Звони в колокол". Это была операция по "ссучиванию" так называемых "честных воров" - заставить их ударить в рельсу, "звонить в колокол". Что-либо сделать по приказу администрации, хотя бы просто подать руку, означало нарушить воровской закон и автоматически перейти на сторону "сук", так или иначе помогающих лагерному начальству. "Не буду". "Звони, падла". Заика с размаху ударил парня в лицо. Рукавом телогрейки тот вытер кровь с разбитых губ "Не буду". Тогда Заика в присутствии наблюдавших за этой сценой офицеров и всего этапа бьёт парня ножом в живот. Тот сгибается, корчится, падает на землю, дергается в луже крови. Эту сцену невозмутимо наблюдают человек двадцать офицеров. Заика продходит к следующему - к Володе Младу. Я вижу, как с ножа в руке Заики капает кровь: "Звони в колокол, сука!". Над плацем мёртвая тишина. Девичье лицо Млада зарделось чуть заметным румянцем: "Не буду". Заика ударил Млада в лицо ногой, сбил на землю, стал пинать сапогами, пока другие бандиты не оттащили почти бездыханное тело в сторону. Но Млад останется жить. В 1951-1952 гг. его зарежут где-то на Индигирке.
Бандит подошел к третьему вору: "Звони в колокол". Третий побрёл к столбу и ударил, за ним четвёртый, пятый… Может быть, кто-то еще отказался, не могу вспомнить.
Часа через три этап подняли и повели в зону. Здесь колонну разделили. Я оказался в числе тех, построенных отдельно. Это кто бежал с поезда или по другому случаю был на подозрении. Тут подошел Иван Фунт: "Старый знакомый". Фунт повторил предложение войти в комендантскую команду. "Мы с вами уже говорили. Я не смогу работать на тех, кто меня посадил". Мне показалось, что этот негодяй теперь смотрел на меня с симпатией и даже с тайным уважением. Я слышал, когда-то его самого, "честного вора", долго не могли сломать, но кто знает, через какие испытания пришлось ему пройти, прежде чем стать на сторону администрации. "Ты же подохнешь на Колыме", - сказал Фунт. Я пожал плечами.
Через много лет я расскажу эту историю Владимиру Высоцкому, и он напишет "Райские яблоки": "И среди ничего возвышались литые ворота, и огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел".
Нас ведут в огромный барак, за свои габариты получивший название "вокзал". В полутемном высоком помещении нары в три яруса, а в проходе под потолком с необструганных перекладин свисают, покачиваясь на проводах, семь или восемь повешенных. Их головы не покрыты и склонены набок, на нас устремлены выпученные глаза. Видимо, это дело рук Фунта и его команды.
Мы засыпаем на нарах в полной тишине, не обращая внимания на повешенных. Трупы висят так высоко, что, даже привстав с верхних нар, никто бы до них не дотянулся. Я ворочаюсь, не могу уснуть на спине, вижу над собой повешенных. В бараке густой смрадный дух, меня слегка подташнивает.
Через некоторое время нас отправляют в Магадан на пароходе "Феликс Дзержинский". Вместо пяти с половиной тысяч человек в этот раз погрузили шесть с половиной тысяч. Перед погрузкой каждого обыскивали. Наша колонна более чем в тысячу человек, подгоняемая конвоем, слетает по деревянной лестнице в третий трюм. Здесь были сколочены нары в три яруса. Если мы были грузом, то исключительно сыпучим, вроде зерна или картошки, который свалили как попало, надеясь, что утрясёмся сами по себе. Трюм задраен трюмными лючинами, но оставлен небольшой проход, ставший для нас целым миром. Мы видели сапоги охранников, морды собак, слышали команды. В люк опускали для нас мешки с хлебом и бидоны с пресной водой. Через него мы выбирались на палубу, чтобы в сопровождении конвоя добрести до уборных, отвратительно пахнувших железных коробок, приваренных к фальшборту.
На третьи сутки плаванья, в полночь, при проходе пролива Лаперуза, нами из третьего трюма была предпринята попытка побега и захвата судна, чтобы увезти его в Японию. В это время конвоиры поднимали лючины для вывода очередной партии заключённых к туалету. Едва люк приоткрылся, более десятка заключенных рванули на палубу. Они не успели подняться во весь рост и сделать даже пару шагов, как со всех сторон был открыт шквальный огонь. Конвой, кем-то предупреждённый об операции, хорошо подготовился к обороне. Из темноты раздавались выстрелы, лаяли готовые сорваться с поводков собаки, первые трупы рухнули на мокрую палубу, и людская масса скатилась обратно в трюм, откуда минуту назад вырвалась.
Шла стрельба и у четвертого трюма. Автоматные очереди и лай собак на ночном пароходе заглушались громкоговорителем с капитанского мостика. "Третий и четвертый трюмы. Если вы немедленно не вернётесь на свои места, будет открыта система паротушения. Повторяю…". Система паротушения - это трубопровод, по которому при возгорании грузов подается в нижние части трюмов горячий пар. Открыть паротушение - значит, тысячу обитателей трюмов сварить в кипящем котле, так, что даже кости разварятся. Заключённые понимали, с кем имеют дело. Никто не сомневался в готовности собравшихся на капитанском мостике включить систему.
Наверху прекращается стрельба. Бунт провалился. На палубе остались 14 застреленных из первой группы бунтовщиков. Мы сидим глубоко внизу, в уже задраенном трюме, тяжело переживая гибель товарищей и своё поражение. Всё могло быть иначе, если б не чей-то предательский донос, но это было слабое утешение - мы проиграли свои жизни в очередной раз.
В мае 1949 года, после неудавшейся попытки побега, гадаем, как встретит нас Магадан. Бухта Нагаева принимает "Феликса Дзержинского" в сыром тумане. Нас сгоняют по трапу на примыкающую к причалу площадку с охраной и собаками и направляют на четвёртый километр колымской трассы - в Магаданскую пересылку. После безрезультатного двухнедельного следствия, как ни допытывались следователи, никто из участников бунта на судне не назвал зачинщиков. Наш третий трюм раскидали кого куда - в лагерные пункты и на прииски.
Освободился я только летом 1956 года в Магадане, отсидев календарно 5 лет и 3 месяца. Комиссия с правами Президиума Верховного Совета СССР по пересмотру дел заключённых освободила меня со снятием судимости. Я получил паспорт и начал работать на золотодобывающих приисках".
Сколько золотодобывающих артелей организовал и возглавил В. И. Туманов, столько ему способствовал успех, большие объёмы золотодобычи, большие заработки и премии.
Летом 1976 года в золотодобывающую артель "Лена" прилетел Владимир Высоцкий, тогда же они познакомились с В. И. Тумановым. За годы многолетней дружбы было много хороших встреч, новых стихов и песен. Из воспоминаний и рассказов В. И. Туманова появились у Владимира Высоцкого стихи "Побег на рывок", "В младенчестве нас матери пугали", "Мой чёрный человек в костюме сером", стихотворные строки "И наши кости перемыла драга, в них, значит, было золото, братва". Стихи "Побег на рывок" и "В младенчестве нас матери пугали" были посвящены персонально В. И. Туманову и его жене.
С. РАТКЕВИЧ, Ванинское районное общество "Мемориал".
Регистрация